Весной 1958 года Зощенко получил отравление никотином, что повлекло за собой кратковременный спазм сосудов мозга; затруднилась речь, он перестал узнавать окружающих; 22 июля 1958 года в 0:45 Михаил Зощенко умер от острой сердечной недостаточности.

Похороны опального писателя прошли очень "по-зощенковски". Как вспоминает члена-корреспондент РАН, петербургский историк Рафаил Ганелин, в 1958 году, когда скончался М.М. Зощенко, его вдова, как говорили, хотела похоронить его на кладбище в Сестрорецке, где у них была дача. Но руководство Ленинградского отделения писательского союза получило в обкоме разрешение похоронить Зощенко на знаменитых Литераторских мостках Волкова кладбища и устроить панихиду в Доме писателя. На ней писатель-сказочник Леонид Борисов, обращаясь к покойному, сказал: «Говорят, что ты умер, а на самом деле тебя убили, колотили палками по голове, пока ты не умер». Последовал отказ в погребении на Волковом кладбище и милостивое разрешение вдове назвать любое другое, могила на котором будет готова к приезду траурной процессии. Она, однако, отказалась от этого, сказав, что похоронит мужа в Сестрорецке. Один из устроителей обратился к водителю похоронного автобуса, который должен был отправляться от Дома писателей на Волково кладбище, с просьбой ехать вместо этого в Сестрорецк. Услышав, что хоронить на Волковом нельзя, тот ответил: «Нельзя, как Пушкина, значит… Свезём, садись кто со мной за жандарма».

Вот как описывал похороны уже в Сестрорецке писатель Алексей Пантелеев в своем письме Лидии Чуковской:

"О его смерти я узнал из коротенького объявления в «Ленинградской Правде». Как и следовало ожидать, телефон Союза Писателей не откликался. Элико выяснила, что панихида и вынос — в Союзе, в 12 часов. Народу было много, но, конечно, гораздо меньше, чем ожидали некоторые. Власти прислали наряд милиционеров, однако у П.Капицы, ответственного за всё это «мероприятие», хватило ума и такта удалить их.

Эксцессов не было. И читателей почти не было. На такие события отзывается обычно молодёжь, а молодёжь Зощенко не знала. Всё-таки ведь двенадцать лет подряд школьникам на уроках литературы внушали, что Зощенко — это где-то рядом с Мережковским и Гиппиус. И в библиотеках его много лет не было.

И всё-таки наше союзное начальство дрейфило. Гражданскую панихиду провели на рысях. Заикаясь и волнуясь, с отвратительной оглядкой, боясь сказать лишнее или недостаточно сказать в осуждение покойного, выступил Прокофьев. О Зощенко он говорил так, как мог бы сказать о И.Заводчикове или М.Марьенкове.

Выступил Лихарев. Позже жена его призналась Элико, что всё утро он так волновался, что поминутно пил валерьянку и глотал какие-то таблетки.

Вытаращив оловянные глаза, пробубнил что-то бессвязное Саянов. Запомнилась мне только последняя его фраза. Сделав полуоборот в сторону гроба, шаркнул толстой ногой и сухо, с достойным, вымеренным кивком, как начальник канцелярии, изрёк:

— До свиданья, тов. Зощенко.

И вдруг:

— Слово предоставляется Леониду Ильичу Борисову.

Это малоприятный человек. Многие отзываются о нём дурно в высшей степени. Выступает он всегда с актёрским наигрышем. И здесь, у гроба Зощенко, когда Борисов, получив слово, выдвинувшись из толпы, прикусил «до боли» губу, потом минуты две щёлкал (буквально) зубами, как бы не в силах справиться с волнением, — мне вспомнилось, как смешно и похоже изображал Борисова Шварц. Точно так же, не в силах справиться с волнением, щёлкал Борисов зубами, выступая на траурном митинге, посвящённом Сталину. Тогда он, говорят, ещё и воду пил. Но на этот раз он сказал (из каких побуждений — не знаю) то, что кто-то должен был сказать.

Начал он своё слово так:

— У гроба не лгут. У всех народов, во всех странах и во все времена у верующих и у неверующих был и сохранился обычай — просить прощения у гроба почившего. Мы знаем, что Михаил Зощенко был человек великодушный. Поэтому, я думаю, он простит многим из нас наши прегрешения перед ним вольные и невольные, а их, этих прегрешений, скопилось немало.

Сказал он и о том месте, какое занимает Зощенко в нашей литературе, о патриотизме его, о больших заслугах его перед Родиной и народом. Одно место в этой речи показалось (и не мне одному) странным. Он сказал, что Зощенко был патриотом, другой на его месте изменил бы родине, а он — не изменил.

Сразу же после Борисова слово опять взял Прокофьев:

— Товарищи! У гроба не положено разводить, так сказать, дискуссии. Но я, так сказать, не могу, так сказать, не ответить Леониду Ильичу Борисову...

И не успел Прокофьев стушеваться — визгливый голос Борисова:

— Прошу слова для реплики.

Борисов оправдывается, растолковывает, что он хотел сказать. Прокофьев подаёт реплику с места.

В толпе, окружившей гроб, женские голоса, возмущённые выкрики... В тесном помещении писательского ресторана жарко, удушливо пахнет цветами, за дверью, на площадке лестницы четыре музыканта безмятежно играют шопеновский марш, а здесь, у праха последнего русского классика, идёт перепалка.

Вдова, подняв над гробом голову, тоже встревает в эту, «так сказать», дискуссию:

— Разрешите и мне два слова.

И не дождавшись разрешения, выкрикивает эти два слова:

— Михаил Михайлович всегда говорил мне, что он пишет для народа.

Становится жутко. Ещё кто-то что-то кричит. Суетятся, мечутся в толпе перепуганные устроители этого мероприятия.

А Зощенко спокойно лежит в цветах. Лицо его — при жизни тёмное, смуглое, как у факира, — сейчас побледнело, посерело, но на губах играет (не стынет, а играет!) неповторимая зощенковская улыбка-усмешка.

Панихиду срочно прекратили. Перекрывая другие голоса и требования вдовы «зачитать телеграммы», Капица предлагает родственникам проститься с покойным.

Хоронили Михаила Михайловича — в Сестрорецке. Хлопотали о Литераторских Мостках — не разрешили.

Ехали мы в автобусе погребальной конторы. Впереди меня сидел Леонтий Раковский. Всю дорогу он шутил с какими-то дамочками, громко смеялся. Заметив, вероятно, мой брезгливый взгляд, он резко повернулся ко мне и сказал:

— Вы, по-видимому, осуждаете меня. Напрасно. Ей-Богу. Михаил был человек весёлый, он очень любил женщин. И он бы меня не осудил.

И этой растленной личности поручили «открыть траурный митинг» — у могилы. Сказал он нечто в этом же духе — о том, какой весёлый человек был Зощенко, как он любил женщин, цветы и т.д.

По просьбе кого-то Григорьев соврал, сказав, что хоронят Михаила Михайловича в Сестрорецке — по просьбе родственников.

Но на кладбище хорошо: дюны, сосны, просторное небо. День был необычный для нынешнего питерского лета — солнечный, жаркий, почти знойный".

Есть на этом кладбище и могилы других известных людей. Так, именно здесь упокоился изобретатель винтовки, прослужившей более полувека, генерал-майор Сергей Иванович Мосин. Также здесь лежит известный кинооператор и сценарист Юрий Абрамович Векслер, снявший "Царскую охоту", "Ключ без права передачи", "Зимнюю вишню", "Шерлока Холмса" и множество других советских фильмов.

Источники:

http://www.m-necropol.ru/zoshenko.html

Сарнов Бенедикт Михайлович: Перестаньте удивляться! Непридуманные истории