«Петрашевцы — группа молодёжи, собиравшаяся в 40-ых годах у чиновника и литератора Петрашевского: утопические социалисты и демократы, стремившиеся к переустройству самодержавной и крепостнической России», стремившиеся на словах, практически они ничего сделать не успели. Собирались по пятницам у Петрашевского или у кого-то другого из кружковцев, чаще всего у поэтов Плещеева или Дурова, и обсуждали злободневные вопросы, читали стихи, интересовались театром, музыкой. Они даже тайного общества не создали. Не успели. Но почти четверть века спустя, после восстания на Сенатской площади, Николай I все еще боялся свободомыслия молодежи. За разговоры, за мечты о светлом будущем своего народа, за чтение «запретных» произведений своего кумира Белинского 23 мечтателя – каждому чуть больше 20 лет — по доносу были арестованы и прошли почти такой же путь, как декабристы.

Восемь месяцев их держали в камерах Петропавловской крепости. А потом военный суд… Все, кроме одного, были приговорены к смерти «расстрелянием». В наше время из царя Николая I получился бы хороший продюсер или режиссер фильмов ужаса. Впрочем, унизительный обряд гражданской казни был придуман не в Зимнем дворце. Он существовал в разных странах, особенно популярен был во Франции, и сохранился в советские времена. Суды над врагами народа, например, проходили почти так же. Только режиссеры были другие, декорации и сами спектакли тоже. Вот как описывал современник петрашевцев события утра 22 декабря 1849 года. «Множество народа двигалось по направлению к Семеновскому плацу  (ныне Пионе́рская площадь — площадь между Загородным проспектом, улицами Марата, Звенигородской и Подъездным переулком в Санкт-Петербурге), на котором колоннами выстроились войска частей Петербургского гарнизона. Они образовали параллелограмм по сторонам деревянного помоста с входною лестницею. Помост был обтянут траурной материей. Городовые оцепили плац, чтобы сдерживать народ, стекавшийся массами. Около восьми часов утра осужденных вывезли из крепости. При каждом из них сидел рядовой внутренней стражи, а по бокам карет следовали верховые. Кортеж открывался отрядом жандармов, ехавших с обнаженными шашками. Неподалеку от эшафота приговоренных выводили из повозок и ставили в ряд. С волнением оглядывали они осунувшиеся, бледные лица друг друга после восьмимесячной разлуки. Здоровались, переговаривались между собою… Прежде чем ввести осужденных на эшафот и объявить им приговор, их провели перед строем солдат. Впереди шел священник… Осужденные поднялись по тряским ступеням лестницы на эшафот. Вслед за ними вошли и тотчас выстроились на помосте конвойные… Появились два палача в пестрых старинных нарядах. После того, как аудитор невнятно и торопливо прочитал каждому смертный приговор, осужденных облачили в предсмертное одеяние – белые холщовые саваны с капюшонами и длинными рукавами. Священник взошел на эшафот, держа в руках евангелие и крест». Первыми вывели на казнь Петрашевского, Григорьева и Момбелли. Солдаты свели их с эшафота и привязали к столбам, вкопанным перед тремя ямами. На лица петрашевцам надвинули капюшоны. Сквозь тонкую ткань все приговоренные к смерти видели, как взвод солдат, выстроившийся напротив, по команде взял ружья на прицел. Напряжение было таким ужасным, что Григорьев, сошел с ума… Следующая тройка — Достоевский, Дуров и Плещеев — на очереди. Втроем стоя на эшафоте, они готовилась встать к столбам над разверстыми могилами. «Я успел… обнять Плещеева, Дурова, которые были возле, и проститься с ними», – писал Достоевский брату через несколько часов. — Около 10 минут ждали раскаяния приговоренных — никто из 23-х не стал публично каяться. Была отдана команда: «К заряду!». Солдаты приготовились стрелять…

В этот момент на плац влетела карета, из которой вышел офицер. Он объявил конфирмацию — царское помилование — всем: смертный приговор был заменен каторгой и лишением всех прав. В эту самую минуту раздался барабанный бой, и прицеленные ружья разом вдруг были подняты стволами вверх. Гражданская казнь петрашевцев Палачи в старинных цветных кафтанах взошли на эшафот, приказали обреченным опуститься на колени и начали ломать шпаги над их головами. Затем на середину помоста вышли кузнецы, неся в руках тяжелую связку ножных кандалов. Они бросили их на дощатый пол эшафота у самых ног Петрашевского и принялись не спеша заковывать его в кандалы. Некоторое время он стоял спокойно, но затем вдруг нервным, порывистым движением выхватил у одного из них тяжелый молоток и, сев на пол, с ожесточением стал сам заколачивать на себе кандалы». Жуткий спектакль продолжался. К эшафоту подъезжали кибитки, запряженные тройками лошадей. На «казненных» напяливали казенные тулупы и шапки-ушанки и увозили с плаца. «Прощенного» царем Петрашевского, приговоренного к бессрочным каторжным работам в рудниках, приказано было немедленно везти в Сибирь, прямо с Семеновского плаца – в Иркутск. Других пока отправили обратно в казематы. Николаю мало было фальшивого «расстреляния». Все затраты на «гражданскую казнь» — за саваны, за кандалы, за 8 шпаг, которые преломили над головами государственных преступников, за рытье могил — должны были возместить ведомства, по которым числились петрашевцы. По 3 тысячи рублей за каждого. Только за эшафот, построенный крестьянином Федотовым, царь заплатил из личных средств. И сейчас не всем понятно, зачем нужен был этот театр абсурда, со священником с его крестом и Библией, с ряжеными палачами, кузнецами с кандалами. Ведь сотни таких же, как петрашевцы, «врагов престола», не желавших мириться с самодержавием, отправляли за Урал без особой огласки. Те же словари и энциклопедии уверяют, что молодые люди стали печально известными только потому, что в кружках было много писателей и ученых. Эти сцены вошли в один из самых знаменитых романов Достоевского – «Идиот». А то ощущение неотвратимой смерти, которое свело с ума Григорьева, писатель дал своему странному князю Мышкину. На другой день после «казни» петрашевцев мальчишки-газетчики хорошо заработали. Их товар обыватели выхватывали из рук, чтобы прочитать красочно-жуткое описание гражданской казни. Есть предположение, что она и затевалась с одной целью – запугать других вольнодумцев. Чтобы молчали, не смели думать и писать о свободе слова, об освобождении крестьян, о какой-то там республике, демократии, парламентаризме. Ведь в то же самое время во Франции бушевала революция. Зачем она России? Никто же не знал, что осталось всего 6 лет до конца николаевской эпохи и одиннадцать до того события, за мечты о котором отправили на каторгу декабристов, — освобождения крестьян. Петербург и Москва еще обсуждали жуткий спектакль под названием «гражданская казнь», а «казненных» уже везли на каторгу.

Источник:

https://history1752.su/petrashevcy-zhizn-posle-kazni/