Следующий период жизни поэта в Фонтанном доме начинается с 1925 года. Он связан с Н. Пуниным, который мучительно и долго любил Ахматову, удивительно, как она считала, понимал стихи. Холостяцкая квартира женатого Пунина была на Инженерной 4, Ахматова там бывала. В августе 1922 года Пунин как один из руководителей отдела ИЗО Наркомпроса и заведующий одного из отделов Русского музея получил квартиру на третьем этаже в садовом южном флигеле Фонтанного дома, который находился в то время в ведении музея. Пройдя через знаменитые чугунно-кружевные шереметьевские ворота и вестибюль дворца, жители попадали во внутренний двор. Здесь еще росли старые графские липы, будто из ахматовских или пушкинских стихов. Квартира была большая – около ста метров, построенная по анфиладному принципу, при этом каждая из четырех комнат с окнами в дворцовый сад имела также дверь в коридор.

Поворотным в отношениях Ахматовой и Пунина стал июль 1922 года. Судя по коротеньким запискам, посланным ею, инициатива изменения их отношений принадлежала ей. Об этом же свидетельствуют и ответные письма Пунина, в которых характерно уже тогда отмечаемая им «бездомность» и «нищенство» Ахматовой: Зачем это тебе надо звать и зачем меня позвала? Куда с тобою, ну, куда с тобою, бездомная нищенка? Вначале неприкаянность и бездомность Ахматовой даже трогали его, однако разрушить собственный дом Пунин не хотел. Поэт дарит ему небольшую самодельную тетрадь со стихами написанными ее рукой. По крайней мере, последнее из них было адресовано Пунину. Уже после войны он записал в дневнике: Из всех ее стихов самое сильное: “Я пью за разоренный дом...”.

19 октября 1922 года Анна пришла первый раз к Пунину в гости, но и после этого она не спешила насовсем поселиться в Фонтанном доме, жила как бы на два, оставив вещи в квартире в Мраморном дворце. Кроме того, в квартире на Фонтанке продолжала проживать семья Пунина: жена и дочь.

Все это накладывало на пребывание Ахматовой в Фонтанном доме особый отпечаток непрочности, временности, тем более что и брак ее с Пуниным так и не был зарегистрирован. Уютного, надежного дома не получалось В квартире были четыре комнаты: большой зал-ротонда, который называли «розовой комнатой», столовая, детская и кабинет хозяина, длинный коридор вдоль комнат с антресолями, просторная кухня и прихожая. Ахматова поселилась в кабинете Пунина: отдельной комнаты для нее не было. Пунин не раз говорил ей: Это твоя комната, однако, лишь диван и маленький столик из красного дерева перед ним были здесь ее уголком. Еще в 1923 году, когда Ахматова не жила в Фонтанном доме, Пунин писал в дневнике, что хочет сохранить в доме Галю и беречь ее самолюбие.

Выросшая до революции, поэт, как многие женщины ее круга, в бытовом плане была беспомощна, житейски неприспособленна, практичностью не отличалась, все это усугубляло некомфортные условия в доме. Ахматова не могла чувствовать себя хозяйкой, она оставалась на положении гостьи. Обстановку в семье и ситуацию в квартире характеризует и то положение, в котором оказался сын Ахматовой: в 1929 году он приехал в Ленинград из Бежецка, чтобы учиться в десятом классе, а потом поступить в вуз. Место Л. Гумилеву нашлось только в коридоре на деревянном сундуке в не отапливаемом коридоре. Сын от первого брака совершенно не интересовал Пунина, отношения их не сложились.

В конце 1936 года, когда Ахматова лишилась постоянной персональной пенсии, которую получала семь лет за заслуги перед русской литературой, ситуация в доме стала еще сложнее. В разговоре с Чуковской Ахматова признавалась:

«Меня так тяготила вся обстановка. Я теперь поняла. Идеалом жены для Николая Николаевича всегда была Анна Евгеньевна. Она служит, получает четыреста рублей жалованья, отличная хозяйка. И меня он упорно укладывал в это прокрустово ложе, а я и не хозяйка, и без жалованья.»

Следствием неблагоприятной ситуации в доме стало переселение сына Ахматовой на Фонтанку, 149, в квартиру его приятеля студента Бекмана. Именно там, а не в Фонтанном доме Лев Гумилев и был арестован. Строки «Уводили тебя на рассвете» в «Реквиеме» обобщенно воссоздают ситуацию тех страшных лет. Всего Льву Гумилеву выпало пережить четыре ареста, в тюрьмах и лагерях он провел около 14 лет. Впоследствии был полностью реабилитирован.

При этом Ахматова не была полностью материально зависима от Пуниных (прежде всего, от А. Аренс-Пуниной), так как зарабатывала переводами и статьями: в справке за 1940 год значится, к примеру, что ей были выплачены 5 810 рублей. По-видимому, сама поэт обращается перед войной к ленинградскому Горсовету о предоставлении ей комнаты, так как она проживала в квартире бывшего мужа. Это подтверждают и слова Ахматовой, сказанные летом 1940 года Чуковской: Значит, обещанная мне новая квартира – миф, и вторая комната в этой – тоже миф.

Беспросветность и уныние в доме отметил его частый гость Лукницкий. Сама Ахматова считала период с 1925 до 1936 года временем трудным в житейском плане и не слишком плодотворным для творчества, периодом скуки, пустоты, смертного одиночества, но с 1936, по ее собственным словам, у нее почерк изменился, голос начал звучать по-другому.

Летом 1937 года Пунин уже говорит о себе и Ахматовой отдельно, вписывая в ее жизненный текст теперешнее внешне скромное место, которое для будущего выбрано верно: [...] я уже соглашаюсь, что твое место не на земле: ломаная кушетка, на которой ты спишь, лишь доказательство и ничего больше. Ты хорошо выбрала свое место, я уже не спорю.

В начале 1937 года Ахматова знакомится с Гаршиным, а осенью следующего года после разрыва с Пуниным, переселяется в небольшую комнату, бывшую детскую, где живет до отъезда в эвакуацию осенью 1941 года. Покинуть Фонтанный дом Ахматова не захотела, объясняя это тем, что она тут привыкла, к тому же собственно и переезжать ей было некуда. Комната ее поражала какой-то неухоженностью, сломанными ножками стула или тахты и в то же время редкими старинными вещами из какой-то другой жизни, черепками прошлого, поэтому так противоречивы отзывы о предвоенном жилище Ахматовой. Ее комната, действительно, была озарена волшебным светом для тех, кто умел его видеть.

Сороковой год можно рассматривать как переломный, это время внутренней подготовки к созданию «Поэмы без героя», позднее Ахматова оценивала его как «время итогов». В последнюю перед войной новогоднюю ночь 1941 года Анна Андреевна осталась одна, Гаршин, по-видимому, обещал прийти, но не смог оставить жену.

Вскоре после начала войны в августе 1941 года Ахматова оставила свою комнату в Фонтанном доме, попросив своих друзей Томашевских, которые жили в писательском доме, где было почти настоящее бомбоубежище, забрать ее к себе. 26 сентября поэт получила удостоверение о бронировании жилплощади в Фонтанном доме в связи с эвакуацией из Ленинграда. Свои рукописи и ценные для нее вещи и реликвии она оставила на попечение Гаршина. Через два дня Ахматову на самолете доставили в Москву. После ноябрьских праздников эшелоном с писательскими семьями она добралась, наконец, до Ташкента. Бомбардировки осажденного Ленинграда продолжались: 6 ноября 1941 года бомба упала так близко от Фонтанного дома, что вылетели стекла, после этого квартира Пуниных стала непригодна для жилья. Блокада Ленинграда была снята лишь 27 января 1944 года. В средине мая поэт, наконец, дождалась вызова в родной город, и ташкентские друзья проводили ее домой: восемьсот волшебных дней под синей чашею южного неба подошли к концу.

В Москве всех приятно поразило то, что Ахматова выглядела оживленной, молодой и счастливой. За свои патриотические стихи она была вскоре награждена медалью «За оборону Ленинграда». В первый день лета автор «Поэмы без героя» приехала поездом в мягком вагоне в родной город, полная надежд и планов. Она собиралась навсегда распрощаться с Фонтанным домом и поехать сразу с вокзала в новую квартиру Гаршина на Кировском проспекте. В Ленинград Ахматова добралась с одним небольшим чемоданчиком, как и уезжала из него, знакомые отмечали, что у нее всегда с собой было совсем немного вещей. Однако все ее планы рушились уже на вокзале: квартира еще не была получена, Гаршин, переживший блокаду, неузнаваемо изменился, показался Ахматовой психически надломленным, речи о совместной жизни уже не шло, она снова оказалась бездомной. После разрыва по просьбе поэта им были возвращены ее письма, бумаги и вещи.

До конца жизни Ахматова считала, что ее вывезли из Ленинграда по распоряжению А. Фадеева, однако дело чести ее спасения принадлежит поэту О. Берггольц, хотя сам вызов был подписан Фадеевым. При этом Берггольц решительно отказалась эвакуироваться.

Свое впечатление от встречи с пережившим кошмар блокады Ленинградом поэт выразила, как обычно, лаконично: Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою с ним встречу в прозе. В Эпилоге поэмы бездомность становится общей бедой:

С 27 июля 1944 года начинается последний период жизни, связанный с бывшим домом. Ахматовой очень не хотелось возвращаться в Фонтанный дом, однако, в первых числах сентября 1944 года она вернулась в прежнюю квартиру в прежний старый дом. В ее комнате на средства писательской организации сделали косметический ремонт. Вскоре ей удалось получить еще одну комнату. Так у поэта появилось две комнаты в прежней квартире, одна из которых предназначалась для сына-фронтовика. Поздней осенью 1945 года после семилетней разлуки (арест, тюрьма, лагерь, путь на фронт добровольцем, демобилизация) они, наконец, встретились.

Когда Островская, пережившая в Ленинграде блокаду, первый раз шла в гости к Ахматовой, ее поразило сходство двора Фонтанного дома с виденным прежде: Вид мне показался почти Царскосельским, однако, сама обстановка поразила убогостью: В длинной и узковатой комнате почти не было мебели. Стояли полусломанные стулья, старое кресло, в которое она усадила меня, маленькая железная кровать, покрытая чем-то темно-желтым, маленький столик, шкаф с отломанной створкой.

Между тем это были месяцы официального признания Ахматовой, избрания ее в разные правления, комиссии, в конце года в журнале «Ленинград», кроме десяти стихотворений последних четырех лет, появляется и отрывок из «Поэмы без героя», посвященный Шереметьевскому дворцу, пережившему и войну («Так под кровлей Фонтанного дома...»).

Островская отмечает, что на многочисленных выступлениях Ахматову встречают такой овационной бурей, что ее слава воспринималась как одуряющая и странная, странная, а сама Ахматова трагична в своей славе и одиночестве.

Поэт относилась к бурным проявлениям славы и благоволению к ней властей настороженно, однако, она утрачивает бдительность и осторожность, встретившись в год победы с Исайей Берлином. В ноябре 1945 года 36-летний британский дипломат Исайя Берлин, незадолго до этого получивший назначение на работу в посольстве Великобритании в Москве, оказался в Ленинграде. Берлин родился в дореволюционной Риге, детство провел в Петрограде и в Англии оказался в начале 1921 года, когда было ему всего 11 лет. Он сохранил тем не менее и свободный русский язык, и интерес к русской культуре и литературе. В дипломаты Берлин попал из Оксфорда, где занимался и русской литературой, и советской политикой. Ахматова, однако, была для него частью далекой, оставшейся глубоко в прошлом дореволюционной жизни. Поэтому, когда по приезде в Ленинград встреченный случайно в книжном магазине на Невском литературный критик Орлов сказал ему, что Ахматова живет неподалеку отсюда, на Фонтанке, и предложил с ней встретиться, Берлин не мог отказаться.

Истлевают звуки в эфире

И заря притворилась тьмой.

В навсегда онемевшем мире

Два лишь голоса: твой и мой.

И под ветер незримых Ладог,

Сквозь почти колокольный звон,

В легкий блеск перекрестных радуг

Разговор ночной превращен.

Это, датированное декабрем 1945 года, стихотворение – поэтическое воспоминание Ахматовой о памятной встрече. Еще раз о своем собеседнике того времени она вспомнила в "Поэме без героя", назвав его "гостем из будущего".. По мнению исследователей встреча была не случайной, что Берлин сознательно «подставил» Ахматову, что она была вынуждена принять английского дипломата по прямому указанию Орлова. Поэт, таким образом, оказалась жертвой в большой дипломатической игре двух разведок.

Лев Гумилев тоже считал, что Ахматову вынудили принять английского дипломата, что в этом был замешан Ленинградский союз писателей. Скорее всего, Постановление о ленинградских журналах 1946 года было лишь прологом страшного «Ленинградского дела» 1949 года.

К. Чуковский записал слова Ахматовой о превратностях ее судьбы, свидетельствующие о ее житейской мудрости: Я была в великой славе, испытала величайшее бесславие – и убедилась, что, в сущности, это одно и то же.

Прощаясь с Фонтанным домом в стихотворении «Особенных претензий не имею...», поэт называет его сиятельным, но не одарившим лирическое «я» материальными благами, она покидает дворец во всем величии святой бедности. Иные богатства и приобретения были всегда для Ахматовой более ценными: ощущение внутренней свободы, своей правоты, заслуженной «славы», памяти о ней и ее стихах. Дворец – это лишь «Дом Поэта», хоть и священный, этим он и знаменит. Образ Фонтанного дома в мемуарах неизменно двоится: Шереметевский дворец, «сиятельный дом», «Дом Поэта» и просто ленинградский адрес: Фонтанка, дом 34, кв. 44, скромное жилище в миру Анны Андреевны Ахматовой.

Источники:

Ирина Федорчук, Фонтанный дом в жизни и творчестве Анны Ахматовой

https://diletant.media/articles/45247896/

https://www.bbc.com/russian/society/2015/02/150212_akhmatova_berlin