Вячеслав Плеве родился в небольшом городе Мещовске в Калужской губернии 20 апреля 1846 года. Он был единственным сыном дворянина и дочери помещика, которые занимались преподаванием. В школу мальчик пошёл в Варшаве, и во время его пребываний там в 1863 году вспыхнуло польское восстание. Впоследствии он вспоминал, что ученикам приходилось принимать участие в охране общественного порядка на улицах. Чтобы обезопасить Вячеслава, его отослали к родне в Калугу, где он закончил обучение в гимназии с золотой медалью. Затем Плеве поступил на юридический факультет Московского университета и там зарекомендовал себя как перспективный выпускник. В 1867 году он был определен на службу при прокуроре Московского окружного суда в чине коллежского секретаря. Плеве выделялся феноменальной памятью и уникальной работоспобностью. Император Александр II обратил внимание на молодого человека и порекомендовал его министру внутренних дел Михаилу Лорис-Меликову. С подачи таких высокопоставленных лиц его подключили к расследованию особо важных государственных дел, в том числе тех, что расследовали покушения на императора.

Доверял Плеве и Александр III и утвердил его начальником Департамента полиции. На новой должности он создал масштабную агентурную сеть, благодаря деятельности которой во все революционные структуры в стране попали люди, работающие на правительство. Менее чем за три года Департамент полиции одних лидеров «Народной воли» отправил на эшафот, других — на каторгу. Также Плеве составил список газет и журналов, которые своим вольнодумством подстрекали к антиправительственной деятельности. Став сенатором и заместителем министра внутренних дел, он имел цель искоренить под чистую все революционные настроения. Плеве утверждал, что, если улучшить условия жизни рабочих и крестьян, они сами не поведутся на революционную агитацию.

Взошедший на престол Николай II полагался на опыт Плеве. Но времена менялись, действия оппозиционеров становились все изощреннее, и было необходимо искать другие пути решения проблем, чего Плеве почему-то не делал. После убийства министра внутренних дел Сипягина он занял его место. На этом посту он активно взялся за рабочие кружки, на бунтующих крестьян, на студенчество. Плеве изначально поддерживал создание альтернативных рабочих организаций под контролем государства, так называемый «Зубатовский социализм».

Плеве не верил в постоянный рост революционного движения, считал, что русский народ предан престолу, а обезвреживать нужно лишь отдельные кучки лиц, вызывающих недовольство населения. Он усилил полицию, расширил ее полномочия, увеличил финансирование. Все преступные действия социалистов, считал Плеве, совершаются по приказу зарубежных организаций, ищущих в России дешевую сырьевую базу.

Однако на Плеве со всех сторон сыпались упреки. Министра считали косвенным виновником еврейского погрома в Кишиневе в апреле 1903 года, в ходе которого были убиты 43 человека, 586 ранены, разрушены более 1500 домов. Председатель Комитета министров Сергей Витте утверждал, что Плеве был одним из тех, кто подталкивал страну к войне с Японией. Говорили, что именно от него шла идея «маленькой победоносной войны».

Организацией убийства занималась Боевая организация эсеров, считавшая террор единственным эффективным методом борьбы. Операция, которой руководил Евно Азеф, получила название «Поход на Плеве». План заключался в следующем: изучить маршруты еженедельных поездок министра в Царское село для докладов Николаю II и затем послать группу боевиков в заранее определённое место. Азеф лично подобрал кандидатов и назначил руководителем и координатором связи Бориса Савинкова. Покушение решили осуществить 18 марта 1904 года. Но операция сорвалась: заподозрив за собой слежку, Давид Боришанский не бросил бомбу, хотя находился в отличной для этого позиции. Следующую попытку назначили на 24 марта. На маршрут следования вышли Алексей Покотилов и Боришанский, лично пожелавший реабилитироваться в глазах товарищей по партии. Однако в этот день экипаж с В. К. Плеве проследовал по иному маршруту. Следующее покушение было назначено на 1 апреля, но Алексей Покотилов в ночь на день покушения погиб в гостинице «Северная» от разорвавшейся в его руках бомбы. Полиция начала расследование. Все участники группы Савинкова спешно покинули Санкт-Петербург. Покушение отодвинулось на неопределённый срок.

В связи с этим Евно Азеф собрал всех в Швейцарии, и, первым делом изгнав из партии тех, кого посчитал трусами, вынес выговор Савинкову и потребовал от ЦК пополнения кассы «боевой организации». Следующее покушение было назначено на 15 (28) июля. Первым шёл с бомбой Боришанский, который должен был пропустить карету Плеве мимо себя. За ним следовал Егор Созонов — основной метальщик. За ним следовали Иван Каляев и Шимель-Лейба Сикорский, которые должны были осуществить покушение в случае промаха Созонова. А в случае, если карета повернёт назад, дело должен был довершить Боришанский. При виде кареты Созонов сошёл с тротуара и кинул в неё бомбу. Плеве был убит с первого раза. Позже, вылечившись в тюрьме от увечий, полученных при покушении, Созонов написал в своих мемуарах, что он в этот день молился, чтобы жертва не осталась в живых.

В 1904 году в Санкт-Петербурге на Измайловском проспекте студент эсер Егор Сазонов убивает министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве бросив бомбу в окно кареты, за что будет приговорен к пожизненной каторге. Взрывом бомбы сам Сазонов был тяжело ранен и пытался застрелиться. Успеху покушения способствовало то, что министр ездил к Балтийскому вокзалу одним и тем же маршрутом, а его охрана была впервые пересажена с лошадей на велосипеды и не могла подоспеть к карете министра вовремя.

Писатель и мемуарист Сергей Рудольфович Минцлов вспоминал: "В половине одиннадцатого утра узнал, что убит Плеве. Взял извозчика и сейчас же поскакал к месту происшествия - к "Варшавской гостинице". По Измайловскому проспекту шли и бежали туда же люди; меня обогнала карета Красного Креста. Ехать к вокзалу не пропускали; я слез с извозчика и вмешался в толпу, сплошь запруживавшую панели с обеих сторон. Везде сновала пешая и конная полиция. На середине мостовой против подъезда гостиницы валялись разметанные осколки кареты; изорванные в клочья подушки сиденья и окровавленная шапка; их ещё не убирали; на камнях алело несколько пятен крови.

Огромный многоэтажный дом, где помещается гостиница, стоял без стекол; в зданиях, что напротив и рядом, стекла выбиты тоже. В толпе было несколько очевидцев взрыва; швейцар противоположного дома рассказал мне следующее. У подъезда гостиницы торчали двое каких-то господ, один из них высокий, полный, и разговаривали, видимо, поджидая кого-то. Только что поравнялась с ними карета, в которой ехал на вокзал Плеве - один из них кинул бомбу и грянул оглушительный удар.

Карету разнесло вдребезги. Кучера откинуло на мост и его замертво унесли в больницу; лошадей искалечило. Министр остался на месте в страшно изуродованном виде, с сорванной нижней частью лица: на него было страшно смотреть. На тело накинули шинель.

Кидавшие бомбу были ранены: один упал, другой с окровавленной шеей стоял, держась за чугунный столб навеса подъезда, и шатался. Кроме них, говорят, пострадало до 16 человек прохожих и находившихся в соседних домах; у одного извозчика лошади перебило ногу."

Вспоминает глава боевой организации эсеров Борис Савинков: «15 (28) июля, между 8 и 9 часами утра, я встретил на Николаевском вокзале Сазонова и на Варшавском – Каляева. Они были одеты так же, как и неделю назад: Сазонов – железнодорожным служащим, Каляев – швейцаром. Со следующим поездом с того же Варшавского вокзала приехали из Двинска, где они жили последние дни, Боришанский и Сикорский. Пока я встречал товарищей, Дулебов у себя на дворе запряг лошадь и приехал к Северной гостинице, где жил тогда Швейцер. Швейцер сел в его пролетку и к началу десятого утра роздал бомбы в установленном месте – на Офицерской и Торговой улицах за Мариинским театром. Самая большая двенадцатифунтовая бомба предназначалась Сазонову. Она была цилиндрической формы, завернута в газетную бумагу и перевязана шнурком. Бомба Каляева была обернута в платок. Каляев и Сазонов не скрывали своих снарядов. Они несли их открыто в руках. Боришанский и Сикорский спрятали свои бомбы под плащи.

Переда на этот раз прошла в образцовом порядке. Швейцер уехал домой, Дулебов стал у технологического института по Загородному проспекту. Здесь он должен был ожидать меня, чтобы узнать о результатах покушения. Мацеевский стоял со своей пролеткой на Обводном канале. Остальные, т.е. Сазонов, Каляев, Боришанский, Сикорский и я собрались у церкви Покрова на Садовой. Отсюда метальщики один за другим, в условленном порядке, - первым Боришанский, вторым Сазонов, третьим Каляев и четвертым Сикорский, - должны были пройти по Английскому проспекту т Дровяной улице к Обводному каналу и, повернув по Обводному каналу мимо Балтийского и Варшавского вокзалов, выйти на встречу Плеве на Измайловский проспект.

Время было рассчитано так, что при средней ходьбе они должны были встретить Плеве по Измайловскому проспекту от Обводного канала до 1 роты. Шли они на расстоянии сорока шагов один от другого. Этим устранялась опасность детонации от взрыва. Боришанский должен был пропустить Плеве мимо себя и затем загородить ему дорогу обратно на дачу. Сазонов должен был бросить первую бомбу.

Был ясный солнечный день. Когда я подходил к скверу Покровской церкви, то увидел такую картину. Сазонов, сидя на лавочке, подробно и оживленно рассказывал Сикорскому о том, где и как утопить бомбу. Сазонов был спокоен и, казалось, совсем забыл о себе. Сикорвский слушал внимательно. В отдалении, на лавочке, с невозмутимым по обыкновению лицом, сидел Боришанский, еще дальше, у ворот церкви, стоял Каляев и, сняв фуражку, крестился на образ.

Я подошел к нему:

- Янек!

Он обернулся, крестясь:

- Пора?

Я посмотрел на часы. Было двадцать минут десятого.

- Конечно, пора. Иди.

С дальней скамьи лениво встал Боришанский. Он, не спеша, пошел к Петергофскому проспекту. За ним поднялись Сазонов и Сикорский. Я проводил их глазами. На солнце блестели форменные пуговицы Сазонова. Он нес свою бомбу в правой руке между плечом и локтем. Было видно, что ему тяжело нести.

Я повернул назад по Садовой и вышел по Вознесенскому на Измайловский проспект с таким расчетом, чтобы встретить метальщиков на том же промежутке между первой ротой и Обводным каналом. Уже по внешнему виду улицы я догадался, что Плеве сейчас проедет. Пристава и городовые имели подтянутый вид. Кое-где на углах стояли филеры.

Когда я подошел к Седьмой роте Измайловского полка, я увидел, как городовой на углу вытянулся во фронт. В тот же момент, на мосту через Обводный канал, я заметил Сазонова.

Он шел, как и раньше, высоко подняв голову и держа у плеча снаряд. И сейчас же сзади меня раздалась крупная рысь, и мимо промчалась карета с вороными конями. Лакея на козлах не было, но у левого заднего колеса ехал сыщик, как оказалось впоследствии, агент охранного отделения Фридрих Гартман. Сзади ехало еще двое сыщиков в собственной, запряженной вороным рысаком пролетке. Я узнал выезд Плеве.

Прошло несколько секунд. Сазонов исчез в толпе, но я знал, что он идет теперь по Измайловском проспекту параллельно Варшавской гостинице. Эти несколько секунд показались мне бесконечно долгими. Вдруг в однообразный шум улицы ворвался тяжелый и грузный, странный звук. Будто кто-то ударил чугунным молотом по чугунной плите. В ту же секунду задребезжали жалобно разбитые в окнах стекла. Я увидел, как от земли узкой воронкой взвился столб серо-желтого, почти черного по краям дыма. Столб этот, все расширяясь, затопил на высоте пятого этажа всю улицу. Он рассеялся так же быстро, как и поднялся. Мне показалось, что я видел в дыму какие-то черные обломки.

В первую секунду у меня захватило дыхание. Но я ждал взрыва и, поэтому, скорей других пришел в себя. Я побежал наискось через улицу к Варшавской гостинице. Уже на бегу я слышал чей-то испуганный голос: - «Не бегите: будет взрыв еще…»

Когда я подбежал к месту взрыва, дым уже рассеялся. Пахло гарью. Прямо передо мной, шагах четырех от тротуара, на запыленной мостовой я увидел Сазонова. Он полулежал на земле, опираясь левой рукой о камни и склонив голову на правый бок. Фуражка слетела у него с головы, и его темно-каштановые кудри упали на лоб. Лицо было бледно, кое-где по лбу и щекам текли струйки крови. Глаза были мутны и полузакрыты.

Ниже у живота начиналось темное кровавое пятно, которое, расползаясь, образовало большую кровавую лужу у его ног.

Я наклонился над ним и долго всматривался в его лицо. Вдруг в голове мелькнула мысль, что он убит, и тотчас же сзади себя я услыхал чей-то голос:

= А министр? Министр, говорят, проехал.

Тогда я решил, что Плеве жив, а Сазонов убит.

Я все еще стоял над Сазоновым. Ко мне подошел бледный, с трясущейся челюстью, полицейский офицер (как я узнал потом, лично мне знакомый пристав Перепелицын). Слабо махая руками в белых перчатках, он растерянно и быстро заговорил:

- Уходите… Господин, уходите…

Я повернулся и пошел прямо по мостовой по направлению к Варшавскому вокзалу. Уходя, я не заметил, что в нескольких шагах от Сазонова лежал изуродованный труп Плеве и валялись обломки кареты. Навстречу мне с Обводного канала бежал народ: толпа каменщиков в пыльных кирпичной пылью фартуках. Они что-то кричали. По тротуарам тоже бежали толпы народу. Я шел наперерез этой толпе и помнил одно:

- Плеве жив. Сазонов убит.

Я долго бродил по городу, пока машинально не вышел к технологическому институту. Там все еще ждал меня Дулебов. Я сел в его пролетку.

- Ну, что? – обернулся он ко мне.

- Плеве жив…

- А Егор?

- Убит.

У Дулебова странно перекосились глаза, и вдруг запрыгали щеки. Но он ничего не сказал. Минут через пять он снова обернулся ко мне:

- Что теперь?

- На обратном пути в четыре часа.

Он кивнул головой. Тогда я сказал:

- В три часа я передам вам снаряд. Будьте опять у Технологического института.

Простившись с ним, я пошел в Юсупов сад, где, в случае неудачного покушения, должны были собраться оставшиеся в живых метальщики. Я наделся, что не все они арестованы и что бомбы их целы. Я хотел устроить второе покушение на Плеве на его обратном пути из Петергофа на дачу. Нам было известно, что он обычно возвращается от царя между 3 и 4 часами. Метальщики должны были быть Дулебов, я и те, кто остался в живых.

В Юсуповом саду я не нашел никого.

Каляев шел за Сазоновым все время, сохраняя дистанцию в сорок шагов. Когда Сазонов взошел на мост через Обводный канал, Каляев увидел, как он вдруг ускорил шаги. Каляев понял, что он заметил карету. Когда Плеве поравнялся с Сазоновым, Каляев был уже на мосту и с вершины видел взрыв, видел, как разорвалась карета. Он остановился в нерешительности. Было незаметно, убит Плеве или нет, нужно бросать вторую бомбу или она уже лишняя.

Когда он так стоял на мосту, мимо него промчались, волоча обломки колес, окровавленные лошади. Побежали толпы народа.

Видя, что от кареты остались одни колеса, он понял, что Плеве убит. Он повернул к Варшавскому вокзалу и медленно пошел по направлению к Сикорскому. По дороге его остановил какой-то дворник.

- Что там такое?

- Не знаю.

Дворник посмотрел подозрительно.

- Чай, оттуда идешь?

- Ну, да, оттуда.

- Так как же не знаешь?

- Откуда знать? Говорят, пушку везли, разорвало…

Каляев утопил в прудах свою бомбу и, по условию, с 12-часовым поездом выехал из Петербурга в Киев.

Боришанский слышал взрыв позади себя, осколки стекол посыпались ему на голову. Боришанский, убедившись, что Плеве обратно не едет, так же, как и Каляев, утопил свой снаряд и уехал из Петербурга.

Сикорский, как мы и могли ожидать, не справился со своей задачей. Вместо того, чтобы пойти в Петровский парк и там, взяв лодку без лодочника, выехать на взморье, он взял у горного института ялик для переправы через Неву и, на глазах яличника, недалеко от строившегося броненосца «Слава», бросил свою бомбу в воду. Яличник, заметив это, спросил, что он бросает. Сикорский, не отвечая, предложил ему 10 рублей. Тогда яличник отвел его в полицию.

Бомбу Сикорского долго не могли найти, и его участие в убийстве Плеве осталось недоказанным, пока, наконец, уже осенью рабочие рыбопромышленника Колотилина не вытащили случайно неводом эту бомбу и не представили ее в контору Балтийского завода.

Не застав никого в Юсуповом саду, я пошел в бани на Казачьем переулке, спросил себе номер и лег на диван. Так пролежал я до двух часов, когда, по моим подсчетам, наступило время отыскивать Швейцера, приготовиться ко второму покушению на Плеве. Выходя на Невский, я машинально купил у газетчика последнюю телеграмму, думая, что она с театра военных действий. На видном месте был отпечатан в траурной рамке портрет Плеве и его некролог.

В начале одиннадцатого часа раненный Сазонов был перенесен в Александровскую больницу для чернорабочих, где в присутствии министра юстиции Муравьева ему была сделана операция. На допросе он, согласно правилам боевой организации, отказался назвать свое имя и дать какие бы то ни было показания.

Из тюрьмы он прислал нам следующее письмо:

«Когда меня арестовали, то лицо представляло сплошной кровоподтек, глаза вышли из орбит, был ранен в правый бок почти смертельно, на левой ноге оторваны два пальца и раздроблена ступня. Агенты, под видом докторов, будили меня, приводили в возбужденное состояние, рассказывали ужасы о взрыве. Всячески клеветали на «еврейчика» Сикорского… Это было для меня пыткой!

Враг бесконечно подл, и опасно отдаваться ему в руки раненым. Прошу это передать на волю. Прощайте, дорогие товарищи! Привет восходящему солнцу – свободе!

Дорогие братья-товарищи! Моя драма закончилась. Не знаю, до конца ли верно я выдержал свою роль, за доверие мне проношу вам мою величайшую благодарность. Вы дали мне возможность испытать нравственное удовлетворение, с которым ничто в мире не сравнимо. Это удовлетворение заглушало во мне страдания, которые пришлось перенести мне после взрыва. Едва я пришел в себя после операции, я облегченно вздохнул. Наконец-то, кончено. Я готов был петь и кричать от восторга. Когда взрыв произошел, я потерял сознание. Придя в себя и не зная, насколько серьезно я ранен, я хотел избавиться от плена, но моя рука была не в силах достать револьвер.

Император Николай II и его супруга Александра Федоровна прислали вдове министра внутренних дел Зинаиде Николаевне Плеве телеграмму следующего содержания: «Словами утешать трудно, но верьте чувствами Нашего искреннего соболезнования вашему тяжёлому и неожиданному горю. Да подкрепит Господь вас и семью вашу в ниспосланном Им испытании. АЛЕКСАНДРА. НИКОЛАЙ.».

Кроме этого слова соболезнования передала вдовствующая императрица Мария Федоровна: «Поражена известием о злодейском преступлении и об ужасном несчастьи, так жестоко вас поразившей. От всего сердца выражаю Моё искреннее участие вашему глубокому горю. МАРИЯ».

В то же время в большинстве российская общественность отнеслась к смерти Плеве равнодушно. Кадет В. П. Обнинский констатировал: «Убийства министров внутренних дел Сипягина и Плеве произвели странное впечатление на петербургское население. Оно положительно, хотя и молча, одобряло эти ужасные акты». Л. Тихомиров писал в дневнике: «О самом Плеве я не слыхал ни одного слова сожаления. Никому не сделал добра. Всем надоел».

Похоронен в Санкт-Петербурге на Новодевичьем кладбище в родовой усыпальнице; могила считалась утраченной. В действительности точное расположение могилы было указано в справочнике «Весь Петербург», изданном в 1914 году. В 2018 году могила была реконструирована, на месте захоронения был поставлен памятник

Источники:

https://www.liveinternet.ru/users/5571010/post332560378/

https://ru.wikipedia.org/wiki/Плеве,_Вячеслав_Константинович

https://polipip.livejournal.com/84068.html

https://dzen.ru/a/Yhia3T5PhQDadVqQ

https://humus.livejournal.com/3971704.html

https://maysuryan.livejournal.com/1139322.html

https://uctopuockon-pyc.livejournal.com/4544340.html

Источник: С.Р.Минцлов. Петербург в 1903-1910 годах. Изд. Salamandra P.V.V. 2012