5 декабря 1909 года по новому стилю на Черной речке в Санкт-Петербурге состоялась последняя известная дуэль поэтов. На том же месте, где 72 годами ранее в смертельном поединке сошлись Александр Пушкин и Жорж Дантес, стреляли друг в друга 23-летний Николай Гумилев и 32-летний Максимилиан Волошин. Название этой самой речки, что под Санкт-Петербургом, ассоциируется в нашей памяти с роковой дуэлью Пушкина с Дантесом 9 февраля 1837 года. Об этом поединке нет надобности повторяться. А вот о дуэли двух известных русских поэтов Николая Гумилева и Максимилиана Волошина на той же самой Черной речке 72 года спустя, известно разве что специалистам.

Это чуть ли не единственный случай, когда за вызовом на дуэль последовало применение оружия. «За что же стреляться, как не за женщин и за стихи», — утверждал Гумилев, а его дуэль с Волошиным произошла из-за женщины, писавшей стихи. В литературных кругах она стала известна под маской таинственной Черубины де Габриак, буквально ставшей поэтической сенсацией в 1909 году. Будущие же дуэлянты познакомились с ней как с начинающей поэтессой Елизаветой Дмитриевой, некрасивой, но необыкновенно обаятельной и влюбчивой девушкой, быстро покорившей их сердца. Летом 1909 года Дмитриева приехала в гости к одному поэту (Волошину) в сопровождении другого (Гумилева). Неловкая ситуация требовала разрешения, которое после некоторых душевных метаний и сомнений было принято: Гумилева попросили уехать, а Дмитриева осталась у Волошина. Именно тогда ими и была придумана самая яркая мистификация Серебряного века — Черубина де Габриак. Мифическая биография Черубины включила аристократическое испано-французское происхождение, необыкновенную красоту и трагическую судьбу, уединенное существование и страстную религиозность. Стихи Дмитриевой под псевдонимом были отправлены в редакцию начинавшего свою деятельность журнала «Аполлон», и вскоре тайна Черубины завладела умами всего Петербурга. Волошин наслаждался произведенным эффектом, а ничего не подозревающий Гумилев продолжал страдать от неразделенной любви к Дмитриевой.

Злым гением Черубины-Дмитриевой стал немецкий поэт, сотрудник «Аполлона» Иоганнес фон Гюнтер. В порыве увлечения им поэтесса не только выдала тайну своего псевдонима, но и рассказала о непростых взаимоотношениях с Гумилевым. Гюнтер доверия не оправдал: раскрыл литературную тайну и начал убеждать Гумилева в неохладевших чувствах Дмитриевой. 16 ноября Гумилев сделал очередное предложение Дмитриевой — и получил очередной отказ. Она вспоминала: «В „Аполлоне“ он остановил меня и сказал: „Я прошу Вас последний раз: выходите за меня замуж“, я сказала: „Нет!“. Он побледнел. „Ну тогда Вы узнаете меня“. Это была суббота. В понедельник ко мне пришел Гюнтер и сказал, что Гумилев на „Башне“ говорил бог знает что обо мне. Я спросила говорил ли он это? Он повторил мне в лицо. Я вышла из комнаты. Он уже ненавидел меня. Через два дня Волошин ударил его, была дуэль. Волошин нанес Гумилеву публичное оскорбление, дав ход дуэли, в мастерской художника Головина. Один из ее участников, будущий «красный граф» Алексей Толстой, которого Волошин попросил стать его секундантом, отрицал факт похабного высказывания Гумилева. «Я знаю и утверждаю, что обвинение, брошенное ему, — в произнесении им некоторых неосторожных слов — было ложно: слов этих он не произносил и произнести не мог. Однако из гордости и презрения он молчал, не отрицая обвинения, когда же была устроена очная ставка и он услышал на очной ставке ложь, то он из гордости и презрения подтвердил эту ложь.

В Мариинском театре, наверху, в огромной, как площадь, мастерской Головина, в половине одиннадцатого, когда под колосниками, в черной пропасти сцены, раздавались звуки «Орфея», произошла тяжелая сцена в двух шагах от меня: поэт Волошин, бросившись к Гумилеву, оскорбил его. К ним подбежали Анненский, Головин, В. Иванов. Но Гумилев, прямой, весь напряженный, заложив руки за спину и стиснув их, уже овладел собою. Здесь же он вызвал Волошина на дуэль», — рассказывал Толстой.

О дальнейших событиях он писал так: «На другой день рано утром мы стрелялись за Новой Деревней возле Черной речки — если не той самой парой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то, во всяком случае, современной ему. Была мокрая грязная весна, и моему секунданту Шервашидзе, который отмеривал нам 15 шагов по кочкам, пришлось очень плохо. Гумилев промахнулся, у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне стрелять еще раз. Я выстрелил, боясь, по неумению своему стрелять, попасть в него. Не попал, и на этом наша дуэль окончилась. Секунданты предложили нам подать друг другу руки, но мы отказались».

Весьма красочное описание событий дал Толстой. По его словам, секунданты с огромным трудом смогли «уломать» на дистанцию в 15 шагов вместо пяти сначала Волошина, а затем и Гумилева — на уговоры был потрачен целый день, тогда как дуэль состоялась на рассвете. «Дул мокрый морской ветер, и вдоль дороги свистели и мотались голые вербы. Гумилев, спокойный и серьезный, заложив руки в карманы, следил за нашей работой, стоя в стороне. Выехав за город, мы оставили на дороге автомобили и пошли на голое поле, где были свалки, занесенные снегом. Противники стояли поодаль, мы совещались, меня выбрали распорядителем дуэли. Когда я стал отсчитывать шаги, Гумилев, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю слишком широко. Я снова отмерил пятнадцать шагов, просил противников встать на места и начал заряжать пистолеты. Пыжей не оказалось, я разорвал платок и забил его вместо пыжей. Гумилеву я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным, черным силуэтом различимый в мгле рассвета. На нем был цилиндр и сюртук, шубу он сбросил на снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда я выберусь, — взял пистолет, и тогда я только заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на В., стоявшего, расставив ноги, без шапки. Передав второй пистолет В., я по правилам в последний раз предложил мириться. Но Гумилев перебил меня, сказав глухо и недовольно: «Я приехал драться, а не мириться», — писал Толстой.

После осечек у Волошина его противник категорически требовал третьего выстрела, но секунданты после совещания ему в этом отказали. Тогда Гумилев поднял шубу и пошел к машине.

И хотя в воспоминаниях и место указано не совсем верно, и действие разворачивалось не весной, а осенью, и расстояние отмерял не Шервашидзе, а Алексей Николаевич Толстой, факт остается неизменным: дуэль состоялась и, к счастью, завершилась благополучно. Следствие по делу этой дуэли велось практически год и постановило: Гумилева, как подавшего повод к дуэли, приговорить к максимальному наказанию — семи дням домашнего ареста, Волошина — к минимальному, одному дню домашнего ареста. Гумилев впоследствии не общался и даже не здоровался с Волошиным. Их примирение произошло только в июне 1921 года.

Судьба главных действующих лиц сложилась по-разному. Гумилева в августе 1921 года под Петроградом расстреляли чекисты, Волошин скончался в 1932-м после второго инсульта в Коктебеле, а Толстой после возвращения из эмиграции на удивление органично прижился в Советском Союзе, вошел в круг друзей Иосифа Сталина и дожил до 1945 года.

Источники:

Кобринский А. Дуэльные истории Серебряного века. Поединки поэтов как факт литературной жизни. СПб., 2007.

https://www.gazeta.ru/science/2019/12/04_a_12848312.shtml

https://gumilev.ru/about/77/