«Кровавая меня могила ждет,

Могила без молитв и без креста,

На диком берегу ревущих вод

И под туманным небом, пустота

Кругом..»

Так написал поэт России Михаил Лермонтов в 1831 году. Писались эти строки за несколько лет до трагической дуэли Пушкина – великого современника Михаила Юрьевича и почти за десяток - до своей собственной по тому же сценарию, но, к счастью, с иным исходом. 18 февраля (6 февраля по старому стилю) 1840 года состоялась дуэль Михаила Юрьевича Лермонтова с сыном французского посла Эрнестом де Барантом. За свою короткую, 27-летнюю жизнь Лермонтов дважды стоял у барьера: 18 февраля 1840 года в Петербурге и 15 июля 1841 года в Пятигорске.

Даже место действия совпадало – Черная речка, а также образ противника – сын французского посланника. В ситуации с Лермонтовым разнится лишь повод. Поводом для этого поединка, как и для первой ссылки поэта, послужило стихотворение «Смерть Поэта», написанное после гибели Пушкина и ставшее «манифестом» Лермонтова. На одном из вечеров французского посольства к Тургеневу обращается секретарь французской миссии и от имени посла спрашивает его, дескать, верно ли, что русский поэт Лермонтов в этом произведении «набрасывается» не только на Дантеса лично, но и на всех французов тоже. Тургенев обращается к Михаилу Юрьевичу с просьбой прислать ему этот текст, затем с написанным знакомятся как секретарь, так и сам посол французского дипкорпуса. Итог – посол согласен, что обличения Лермонтова имеют лишь частный характер, а посему этого поэта можно приглашать на балы в посольство. Но это был лишь первый акт дуэльной истории.

И 16 февраля 1840 года происходит второй акт - разговор поэта с сыном посланника на балу на Английской набережной в особняке графини Лаваль.

Среди поводов, которые могли вызвать конфликт двух мужчин, историки называют, как спор о смерти Пушкина, так и любовный треугольник, в котором была замешана Мария Алексеевна Щербатова, увлекшая как поэта, так и сына дипломата. В своих «Памятных заметках» Николай Смирнов открыто писал, что Лермонтов «влюбился во вдову, княгиню Щербатову, за которой волочился сын французского посла». Долгое время в ходу была версия, что поводом для поединка стало неоднозначное четверостишье, которое Лермонтов адресовал даме. Правда, это опроверг его бывший одноклассник Александр Меринский. Он утверждал, что к Баранту оно не могло иметь никакого отношения, так как было написано намного раньше - еще в юнкерской школе. Правда, другие знатоки ситуации писали, что во всем были виноваты выразительные глаза мадам Бахарахт, жены русского консула в Гамбурге. «Произошла дуэль очень замечательная, потому что один из противников — сын посла, а другой — офицер лейб-гвардии гусарского полка... Героиней, или вернее причиной дуэли, была, говорят, мадам Бахарахт, не в обиду ей будь сказано, так как она ничего не знала, и оба молодца вызвали один другого, хотя она ни одному из них не давала повода, — несмотря на это злые языки и сплетницы захотят вышивать по этой канве», - писал в своем дневнике Логгин Голенищев-Кутузов.

При встрече Эрнест де Барант начинает высказывать свои претензии Лермонтову поначалу с «обычных» обвинений, что тот, мол, в беседе с одной известной особой позволил себе высказывать мнения, невыгодные для Баранта. Барон обвинил поэта в том, что тот якобы оскорбил знакомую даму. Лермонтов возражал, что это недоразумение, но Барант настаивал и даже назвал Михаила Юрьевича сплетником.

Согласно официальным показаниям Лермонтова между ним и его противником произошел следующий диалог:

Барант. — Правда ли, что в разговоре с известной особой вы говорили на мой счет невыгодные вещи?

Лермонтов. — Я никому не говорил о вас ничего предосудительного.

Барант. — Все-таки, если переданные мне сплетни верны, то вы поступили весьма дурно.

Лермонтов. — Выговоров и советов не принимаю и нахожу ваше поведение весьма смешным и дерзким.

Барант. — Если бы я был в своем отечестве, то знал бы, как кончить это дело.

Лермонтов. — В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно.

Это уже было слишком! Лермонтов заявил, что выговоров не потерпит, а поведение де Бранта находит смешным и дерзким! После этих слов барон вызвал Лермонтова на дуэль, которая должна была состояться на следующий день в 12 часов на Чёрной речке. На что Лермонтов ответил полным отказом: « я никому не говорил о вас ничего предосудительного». Но француз не унимается и называет поведение поэта дурным, и добавляет, что у себя на родине он бы непременно нашел форму, в которой следует заканчивать подобные дерзости. Михаил Юрьевич ответил, что и в России правила чести соблюдаются строго, и здесь также не позволяются никому безнаказанные оскорбления. Кстати, позже, во время судебного разбирательства дела поручика Лермонтова Генерал-Аудиториатом (высшим военным судебным органом) в числе «положительных» сторон поединка будет учтено именно это – принимая вызов от господина де Баранта, Лермонтов «желал тем самым поддержать честь русского офицера».

Третьей из списка «добродетельных причин» суд назовет выстрел поручика Лермонтова в сторону, чем последний «выказал … похвальное великодушие». Лермонтов действительно стрелял в воздух после того, как выдержал удар противника. Интересно, что в этом поединке использовалось два вида оружия – шпаги и пистолеты. Де Барант в нарушении дуэльного кодекса использовал преимущества выбора оружия – по «молчаливому согласию» Лермонтова, будто бы в лице де Баранта была оскорблена вся Франция. На самом деле именно Михаил Юрьевич был оскорбленной стороной. Когда же Столыпин приехал к де Баранту поговорить об условиях, молодой француз объявил, что будет драться на шпагах. Это удивило Столыпина. “Но Лермонтов, может быть, не дерется на шпагах”, – заметил он.

– Как же это офицер не умеет владеть своим оружием? – возразил де Барант. “Его оружие – сабля, – отвечал Столыпин, – как кавалерийского офицера, и если вы уже того хотите, то Лермонтову следует драться на саблях. У нас в России не привыкли, впрочем, употреблять это оружие на дуэлях, а дерутся на пистолетах, которые вернее и решительнее кончают дело”. Де Барант настаивал на своем. Благодаря усилиям Столыпина был найден компромисс – противники дерутся вначале на шпагах до первой крови, а дальше - на пистолетах.

Противники сошлись в поединке, но в первую же секунду у шпаги Лермонтова обломился клинок. Согласно правилам, дуэль в этой ситуации следовало приостановить для смены шпаг на пистолеты, но де Барант, воспользовавшись случаем, ударил поэта в грудь! К счастью, рана оказалась лёгкой, и дуэль продолжили на пистолетах, предусмотрительно захваченных секундантом Лермонтова.

Оба дуэлянта должны были выстрелить одновременно по счету «три». Один из секундантов начал отсчёт и вдруг раньше времени раздался выстрел! Это не выдержали нервы у барона, но он промахнулся. Секундой позже Лермонтов, отведя руку с пистолетом в сторону, тоже спустил курок. Тем и закончилась злосчастная дуэль. Тут же, на месте, противники помирились.

По окончании поединка Лермонтов заехал к Краевскому, который жил тогда у Измайловского моста. Здесь он обмыл рану. По рассказу Краевского, он был сильно окровавлен, но, несмотря на предложение приятеля, отказывался перевязать рану, а только переоделся в чистое его белье и попросил завтракать. Он был весел, шутил и сыпал остротами. Известие о дуэли быстро разнеслось по городу и дошло до полкового командира Лермонтова генерал-майора Плаутина, который потребовал от поэта объяснений. Лермонтов отвечал письмом, в котором выяснил обстоятельства дела. Его объяснениями не удовлетворились и поставили ему несколько вопросных пунктов. Лермонтов, однако, оказался не особенно откровенным, на одни вопросы отвечал уклончиво, на другие ничего не отвечал; в особенности упорно скрывал имя особы, из-за которой была дуэль. 10 марта Лермонтов был арестован и посажен в ордонанс-гауз. Его секундант Столыпин сам пишет письмо Бенкендорфу о том, что он не может «оставаться с угрызениями совести», если Лермонтов будет наказан. Баранта же даже не допрашивают. Его отец – посол Франции – мечтал сделать сына вторым секретарем миссии, а теперь испрашивает разрешения на выезд того на родину. Однако молодой Барант не спешит покидать столицу и на всех светских раутах обвиняет Лермонтова в обмане – дескать, выстрела в воздух на самом деле не было.

Михаил Юрьевич в это время находился на Арсенальной гауптвахте, куда и просит прийти недовольного Баранта. Разумеется, это было прямым нарушением, караульные не могли допустить подобного, и Лермонтов выходит для встречи в коридор – якобы «вышел по нужде». Сохранились его показания, которые он был вынужден дать после «свидания» с Эрнестом:

«Я спросил его: правда ли, что он недоволен моим показанием? Он отвечал: „Точно, и не знаю, почему вы говорите, что стреляли не целя на воздух“. Тогда я отвечал, что говорил это по двум причинам. Во-первых, потому, что это правда, а во-вторых, потому, что я не вижу нужды скрывать вещь, которая не должна быть ему неприятна, а мне может служить в пользу; но что если он недоволен этим моим объяснением, то когда я буду освобожден и когда он возвратится, то я готов буду вторично с ним стреляться, если он этого пожелает».

Эрнест де Барант более стреляться не хотел, принял объяснения и отказался от всех претензий в присутствии двух свидетелей. Так он был поставлен на место.

Неизвестно, каким образом известие о тайном свидании двух соперников дошло до сведения начальства, но только это удовольствие личного объяснения стоило Лермонтову нового процесса, и его судили теперь за побег из-под ареста обманом и за вторичный вызов на дуэль во время нахождения под арестом. Военный суд, состоявшийся 5 апреля того же 1840 года, приговорил Лермонтова к лишению чинов и прав состояния.

С этою сентенцией дело о Лермонтове шло по инстанциям. Генерал-аудиториат, выслушав доклад аудиториатского департамента по этому делу, составил следующее определение: “Подсудимый Лермонтов, за свои поступки, на основании законов, подлежит лишению чинов и дворянского достоинства, с записанием в рядовые; но, принимая во внимание: а) то, что он, приняв вызов де Баранта, желал тем поддержать честь русского офицера; б) дуэль его не имела вредных последствий; в) выстрелив в сторону, он выказал тем похвальное великодушие, и г) усердную его службу, засвидетельствованную начальством, генерал-аудиториат полагает: 1) Лермонтову, вменив в наказание содержание его под арестом с 10 марта, выдержать его еще под арестом в крепости на гауптвахте три месяца и потом выписать в один из армейских полков тем же чином; 2) поступки Столыпина и графа Браницкого передать рассмотрению гражданского суда; 3) капитан-лейтенанту гвардейского экипажа дежурному по караулу Эссену, за допущение беспорядков на гауптвахте, объявить замечание и 4) мичману Кригеру, бывшему также на карауле в арсенальной гауптвахте,

Определение генерал-аудиториата являлось даже мягким сравнительно с требованиями начальствующих лиц. В этом случае смягчением приговора поэт был обязан великому князю Михаилу Павловичу, которому особенно понравилось, что молодой офицер вступился перед французом за честь русского воинства. Приговор был подан на Высочайшую конфирмацию. Прочитав подробный доклад о дуэли Лермонтова, государь-император Николай Павлович своею рукою на решении генерал-аудиториата надписал следующую конфирмацию: “Поручика Лермонтова перевести в Тенгинский пехотный полк, тем же чином, поручика же Столыпина и графа Браницкого освободить от надлежащей ответственности, объявить первому, что в его звании и летах полезно служить, а не быть праздным. В прочем быть по сему. Николай.

На обертке написано рукою государя: “Исполнить сего же дня”.

Однако с отправкой Лермонтова замешкались; не знали, как привести в исполнение Высочайшее повеление. Начальник штаба гвардейского корпуса генерал-адъютант Веймарн объяснил военному министру графу Чернышеву, что генерал-аудиториат предполагал выдержать Лермонтова три месяца в крепости и что из Высочайшей конфирмации не видно, следует ли это исполнить. Военный министр 19 апреля послал отношение об этом его высочеству великому князю Михаилу Павловичу как командиру гвардейского корпуса с извещением, что входил с докладом о деле сем к Его Величеству и что государь изволил сказать, что переводом Лермонтова в Тенгинский полк желал ограничить наказание.

Интересен еще один эпизод из истории этого поединка. После окончания ареста у Лермонтова стали требовать письменного отказа от своих показаний на следствии опять же-таки по поводу этого выстрела в сторону. На этот раз за дело взялся Бенкендорф, он настаивал на письме Михаила Юрьевича к Барантам с признаниями во лжи. Отказ от такого «приказания» означал бы навсегда сделать Бенкендорфа своим врагом, согласие же – полностью замарать честь офицера. Лермонтов целую неделю сочиняет письмо, но не для Барантов, а для великого князя Михаила, будучи уверенным, что оно попадет и к царю тоже. Разумеется, император прочел послание, но отправил его в жандармерию без всякой резолюции. Однако Бенкендорф понял нюанс ситуации, и с тех пор у Лермонтова еще одним могущественным врагом стало больше.

Михаил Юрьевич попал на Кавказ, где отличился в нескольких военных операциях, был представлен к наградам, но не получил их (царь отклонил все прошения), стрелялся на дуэли со своим «сокурсником Мартышкой» (Мартынов), где был убит. После гибели дождался от царя «резюме» - «собаке - собачья смерть» и полного отсутствия официальных некрологов в столичных газетах. А еще - множества самых разных версий своей гибели – от различной степени правдивых до мистическо-авантюрно-сочиненных.

Источники:

Александр Скабичевский «М. Ю. Лермонтов. Его жизнь и литературная деятельность»

http://www.peterburg.biz/m.yu.lermontov-duel-na-chernoy-rechke-kak-predopredelenie.html

http://biblreut.ru/news/duehl_mikhaila_jurevicha_lermontova/2021-02-18-996